На задворках Великой империи. Книга первая: Плевел - Страница 37

— Пусть подождет. Я сейчас занят.

Сущев-Ракуса прищемил Огурцова в дверях своим взглядом.

— Нет уж, — сказал жандарм, якобы уступая. — Пусть господин Кобзев входит. А я повременю, Сергей Яковлевич.

— Ну хорошо, — согласился Мышецкий. — Просите…

Аристид Карпович повернулся к стене, разглядывая карту, а Кобзев минут пять толковал Мышецкому свои мысли о разгрузке губернии от нашествия переселенцев.

— Советую, — говорил Иван Степанович, — посетить вам Свищево поле за городом. Это печальное место. Могилы следует убрать, благо их никто не посещает. Холерный барак раздвинуть пошире. Хорошо бы сложить печи, а в них — котлы…

Сергей Яковлевич слушал его на этот раз рассеянно, часто кивая с торопливой благодарностью:

— Спасибо, спасибо. Я разберусь… Да, да, конечно!

Кобзев направился к дверям, но Сущев-Ракуса остановил его неожиданным возгласом:

— Господин… Криштофович? Кобзев остановился:

— Вам нельзя отказать в хорошей памяти, Аристид Карпович.

Жандарм очень спокойно вставил папиросу в тоненькую камышинку самодельного мундштука.

— Рад, — сказал он и смоченным на языке пальцем подклеил порванную папиросу. — Рад встретиться… А вы стали, видит бог, заправским статистиком?

— Да, А вы с тех пор, как я видел вас на Каре, уже стали полковником?

— Плодам созревать к осени.

— Иногда — и гнить, господин полковник!

Мышецкий заметил, что пальцы рук у него мелко трясутся, и он стиснул их в непрошибаемые кулаки. Решил молчать — не вмешиваться.

— Кстати, господин полковник, — продолжил Иван Степанович, — хочу напомнить, что я прибыл сюда как… Кобзев!

Сущев-Ракуса весело рассмеялся:

— О, это вас не должно тревожить! Вы еще только подъезжали к Уренску, а я уже отметил ваше прибытие под той фамилией, под которой вам и следовало бы быть… Идите, господин Кобзев, или Криштофович, и прошу вас не делать глупостей, ибо (вы сами понимаете) вы находитесь у нас под строгим надзором.

— Я уже немолод, чтобы делать глупости, — ответил ему Кобзев.

Когда же двери за ним закрылись, Мышецкий сказал:

— Выходит, Аристид Карпович, я в какой-то степени виноват перед вами в том, что в губернии появился этот человек?

— Нет, князь. Криштофович теперь увлечен марксизмом, а этих мудрецов я пока не боюсь. Гораздо страшнее эсеры или анархисты. Вот тут я не всегда разбираюсь, где кончается революционер и где начинается преступник!

— Вы знаете Ениколопова? — спросил Мышецкий.

— Вадима Аркадьевича? — улыбнулся Сущев-Ракуса. — Конечно, мы частенько обедаем с ним в «Аквариуме»… Что ж, эсерище неглупый! Но я привык видеть революционеров более чистоплотными морально, нежели этот живодер из дворян.

«Значит, Борисяк где-то прав», — сообразил Мышецкий. Аристид Карпович снова вспомнил о шифровке, похлопал себя по карману:

— Виктор Штромберг… Ну, ладно, ладно! «Демагогии не препятствовать». А мы — и не будем. Видать, горячий мужчина, так мы его на депо сосватаем — больно уж там все учеными стали!..

В этот день Мышецкому не терпелось вернуться домой. Вернулся — и сразу же кинулся на завалы книг, отыскал книжицу охранного отделения. Лихорадочно отыскивал: Криштофович… Криштофович — так, очевидно, зовется Кобзев в действительности.

Нашел, и узнал, что Иван Криштофович — из дворян Полтавской губернии. Проходил под кличками «Рубец», «Диоген» и «Дядя Ваня». В начале своей деятельности — бунтарь-одиночка, при арестовании неоднократно применял оружие. Последние годы от народничества отошел, увлекся учением Маркса; по всем приметам, очевидно, желает легализировать проповедь этого учения, но от легальных марксистов отстранен. Состоит под негласным надзором. Оторванный от общества — не опасен…

— Не опасен! — повторил Мышецкий и успокоился.

4

В субботу от Гостиного ряда, докрасна распаренная после бани, прошла компания в сибирках и чуйках, в лихо заломленных картузах, шлепая вразброд по лужам.

Возле окон губернского присутствия — спьяна или умышленно — компания вдруг задержалась, и гармоника визгливо пропела:

Мы ребята — ежики,
в голенищах ножики,
по две гирьки на весу
да наганчик в поясу.

Кривоногий мужичонко, поддергивая штаны, выскочил вперед и прошелся вприсядку, загребая грязь бзфыми сапогами:

Погодите-ко, ребяты,
попаду я в типутаты,
типутатам-то почет,
с ними Плеве водку пьет…

Сергей Яковлевич терпеливо выстоял на балконе присутствия, пока компания не рассосалась по ближним трактирам.

— Что это за банда? — спросил он Огурцова. — Наверное, молодцы с Обираловки?

— Что вы, — шепотком подсказал Огурцов. — Это ж из Уренского союза истинно русских людей.

— Хм… Кто же там верховодит?

— Господин Атрыганьев.

Мышецкий в задумчивости поправил манжеты:

— Предводитель дворянства… Так, так! Теперь я понимаю, отчего он не спешит ко мне с визитом.

Далее не сказал, а додумал про себя: «Слишком уверен в своей силе. А что я могу противопоставить ему, если подобные легионы поощрены оттуда — из „Монплезира“?»

Он поднял глаза на Огурцова — полдень еще не наступил, а старик уже явно хватил «полсобаки». Странный был человек этот Огурцов: к вечеру бросало его от стенки к стенке, но от него даже не пахло. Вот и сейчас — стоит, мигает, ждет. Прикажи — исполнит. Не заснет и не свалится.

— Где вы пьете? — спросил Мышецкий с печальным удивлением. — Черт вас знает, будто на себе таскаете… Даже из присутствия не отлучаетесь. Чудеса, да и только!

Прибыл Чиколини, и вдвоем они посетили мрачное Свищево поле, лежащее верстах в трех от города, недалеко от пристаней и товароразгрузочной станции. Здесь обычно переселенцы месяцами выжидали дальнейшей отправки.