На задворках Великой империи. Книга первая: Плевел - Страница 57

К оглавлению

— Вилка, — сказал он, широко улыбаясь. Султан обратился к Мышецкому почти небрежно:

— А ты дай ему, тюра!

Мышецкий снова раскрыл кошелек и дал. Тогда перед глазами князя сверкнула ложка.

— Ложка! — сказал киргиз, улыбаясь еще шире.

— Дай, — снова велел султан, и Мышецкий снова дал.

— Ножик, — объявил киргиз, растаяв в улыбке. Мышецкий кашлянул и защелкнул кошелек.

— Благодарю вас, — сказал он.

Султанский прихвостень перестал улыбаться и отошел в сторону, встав под беркутами.

— Сиятельный султан, — начал Сергей Яковлевич, — настоятельная необходимость вызвала нашу встречу, и вопросы, кои собираюсь я предложить вам, не терпят отлагательства…

Самсырбай хлопнул в ладоши, и между ним и Мышецким поставили широкое блюдо с бараньими почками. Острым кривым ножом султан быстро кромсал почки на мелкие части.

Мышецкий поправил пенсне и заговорил с настойчивостью:

— Мне стало известно, что казенные земли ваше сиятельство соизволило продать подданным другой державы. Я не посмел бы возражать, знай я, что земли отданы вами бедным киргизам: они истинные хозяева степей. Но вы этого не сделали…

— Погоди, тюра, — остановил его султан. — Каурдак кушать будем, говорить потом будем. Прости, тюра, я руками подам. Бешбармак — гостю почетному!

Он руками накидал обрезки почек на тарелку и протянул ее Мышецкому. Было неприятно, но вице-губернатор стал есть. На время рот ему заткнули.

— Спасибо, сиятельный султан, — снова начал Сергей Яковлевич, отодвигая пустую тарелку. — Итак, вы запродали земли представителям иностранной державы, которые…

Самсырбай кликнул джетаков, чтобы те приблизились.

— Они жиру хотят, — сказал султан.

Мышецкий не понял, и Самсырбай объяснил, как надо оказать почет этим старцам, чтобы они не обиделись на гостя. Делать нечего, Сергей Яковлевич собрал с тарелки жир на ладони и вытянул их перед собой.

— Так? — спросил он.

— Так, так, тюра! — закивал Самсырбай.

Почтенные старцы наклонились и, как собаки, облизали руки Мышецкого; при этом они благодарили его:

— Джаксы булата, тюра, теир джалгасен!.. Самсырбай сказал:

— Теперь ты дай им!

Сергей Яковлевич, начиная злиться, снова раскрыл кошелек. Решил быть напористым.

— Султан, — сказал он, уже без титула, — я вас еще раз спрашиваю: по какому праву вы продали землю подданным германский империи? Эта земля не только ваша…

— Киргиза земля, — ответил султан, деликатно рыгая в сторонку. — Аллах дал… царь Михаил дал… Он добрый был! Грамота есть…

— Земля числится казенной. Вы владеете ею лишь по праву стародавнего обычая. Мне известны все ваши банковские операции, и, к сожалению, я…

— Не спеши, тюра, — поднял руку султан, сверкая золотыми наперстками.

Прямо напротив вице-губернатора уселся дряхлый старец с длинной, как ружье, балалайкой в руках и гнуснейшим голосом затянул песню.

— Слушай, — сказал султан. — Он тебя хвалит. Самый мудрый ты, самый смелый в нашей степи… Слушай, хорошо поет!

Ну, что тут делать? Мышецкий решил подождать, но певец не унимался. Казалось, никогда не кончится его песня — длинная и тягучая, как осенняя верста.

Когда же он всхлипнул и замолк, Самсырбай сказал:

— Дай ему! Окажи честь…

Сергей Яковлевич взял кошелек и швырнул его в певца.

— Возьмите! — крикнул он. — И не приставайте. У меня более ничего нету…

Ему стало худо от бешенства. Ублюдок в золотых наперстках с погонами прапорщика на плечах дурачит его здесь, как мальчишку. Доколе же терпеть?

Мышецкий встал.

— Хватит, — заявил он. — Я закрыл уже перечисление денег по вашему счету, султан… Мне нужно говорить с вами по делу! По важному делу…

Глаза-щелочки Самсырбая совсем закрылись. Живот его вдруг заходил ходуном под заляпанным жиром халатом, и султан издал первое сладчайшее храпение.

— Погодите спать! — крикнул Мышецкий.

Но зевнул один джетак, за ним другой, третий… Свита султана тоже погружалась в сон. Мышецкий сложил на груди руки и остался стоять посреди шатра — в тишине, прерываемой нарочитым храпением.

— Хорошо, — сказал он, — я могу подождать…

Он постоял так минуты три, потом наклонился и подергал султана Самсырбея за погон прапорщика:

— Эй, шут гороховый!

Самсырбай чмокнул губами, и Мышецкий продолжал:

— Можешь спать и дальше, но слушай, что я тебе говорить буду… Ты спи и — слушай!

Один глаз султана слегка приоткрылся — узенький зрачок его был заострен во внимании.

— Русский переселенец, — говорил Мышецкий, — получает на новом месте по пятнадцать десятин земли. Я расселю их здесь, на этой земле… Слышишь? И посмей только сопротивляться! Я хорошо знаю закон, и ты испытаешь на себе всю его силу. Твои спекуляции выплывут наверх. Царь выслушает меня, ибо в России я такой же султан, как и ты. В тюрьме плохо, султан. И там дают пить не кумыс, а — воду…

Сергею Яковлевичу стало даже смешно. Он присел на корточки и продолжал, глядя в лоснящееся от жира лицо Самсырбая:

— Я отберу у тебя озеро Байкуль, где ты охотишься за зайцами со своими стервятниками. Я загоняю тебя по степи, и ты сам превратишься в зайца. Я все это смогу, потому что на моей стороне знание закона и правота, а на твоей — только жадность и хитрость…

Он поднялся и натянул треуголку:

— Можешь спать. Но ты все слышал! Я буду ждать только три дня. А потом поступлю так, как мне заблагорассудится. Прощайте, господин… прапорщик!

На въезде в город ему вдруг сделалось нестерпимо стыдно от того, что он разодет как петух, и Мышецкий забился в глубину возка, надвинув треуголку поглубже. Пикейные штаны были неисправимо засалены, а грязные перчатки он забросил в канаву.