На задворках Великой империи. Книга первая: Плевел - Страница 105

105

Кобзев неопределенно махнул рукой:

— Борисяк глуп и не понимает. Ничего не понимает…

Мышецкий прикусил потухшую папиросу. Бить так бить: ему уже казался далеким этот человек.

— Послушайте, Иван Степанович, — сказал Сергей Яковлевич, — а не кажется ли вам, что вы предали своего товарища?

— Я воспитан на идеалах прошлого, — возразил Кобзев, не смутившись. — И во мне этот недостаток не отыщется… Когда вы могли заметить мое предательство?

— Именно сейчас…

— Но вы же честный человек, князь! И вы…

— Да, пожалуй. Это-то вас и спасет. Но я не удивлюсь, если полковник Сущев-Ракуса подсунет мне завтра ордер на ваше арестование.

— А вы его подпишите, князь. Не стоит мучиться.

— И я это сделаю… Мне плевать на все ваши партии. Я знаю только Россию и… свою Уренскую губернию. И я… вы правы, я честный человек. Я честно вам об этом заявляю: или же вы прекратите мутить народ — или будете арестованы!

— Естественный конец, — ответил Кобзев.

Опять заломило висок. «Неужели эта боль не случайная? Черт возьми, ведь я еще так молод, так много сил…» Сергей Яковлевич решил избавиться от боли и позвонил в колокольчик: на пороге выросла фигура Огурцова.

— Закройте дверь, — сказал ему Мышецкий. — На ключ!

Секретарь канцелярии исполнил приказание.

— Теперь пройдитесь, дружок, по этой половице. Огурцов кое-как прошелся.

— Зачем это вам? — спросил он с грустью. — Меня уже с детства в сторону клонит…

— Ладно, — сказал Мышецкий, пряча глаза. — Водка есть?

Огурцов долго молчал, потрясенный. Потом сказал:

— Ваше сиятельство, отвернитесь на чуток.

Мышецкий отвернулся.

— А теперь повернитесь, ваше сиятельство.

Мышецкий повернулся: перед ним стояла бутылка.

— На себе носите? Ну, так и знал.

— Полсобаки только, — вздохнул Огурцов. — Да и то на донышке. Если бы вы раньше сказали…

— Да вы что? Не пьянствовать же я собираюсь. Вылью глоток — и все! Налейте…

Они выпили, и Огурцов вдруг заявил:

— Ваше сиятельство, вижу — добрый вы человек, но… как бы не обидеть вас?

— А что такое?

— Бегите, — прошептал Огурцов. — Бегите отсюда куда глаза глядят. Сожрут вас здесь… Жалко мне вас — потому и говорю так-то!

Сергей Яковлевич натянул фуражку, глазами показал, чтобы Огурцов спрятал бутылку.

— Ты пьян, старик, — ответил он. — Куда бежать мне? От самого себя далеко не убежишь.

Его опять стал призывать к себе Влахопулов, но прежде надо было выручить из беды Борисяка. Полицмейстер уже поджидал Мышецкого; вдвоем они отправились в участковый клоповник.

Чиколини, подобрав ключ, открыл замки камеры.

— Бруно Иванович, — попросил Мышецкий, — оставьте меня одного. И не надобно сторожить…

Сергей Яковлевич шагнул в камеру и плотно затворил за собой двери. Граф Подгоричани сидел на топчане. Раздутое от пьянства лицо, весь в синяках и грязи, а к плечу бывшего кавалергарда была пришита драная подушка, какую носят биндюжники при таскании клади.

— Анатолий Николаевич, — дружелюбно сказал Мышецкий, — мне весьма прискорбно видеть вас в этом узилище, но… Согласитесь сами: ваше легкомыслие удивительно! Зачем вы сюда приехали?

— Нетрудно догадаться, князь, — прохрипел Подгоричани загрубевшею глоткой. — Я приехал вслед за вашей сестрой.

— Можно подумать, что Додо обмазана медом… Но почему вы не обратились ко мне ранее?

Подгоричани с возмущением потряс здоровенным кулаком:

— Не вы ли выпихнули меня из коляски, когда я осмелился заговорить с вами? А теперь, когда меня спровоцировали подпалить эти вонючие салганы…

— Минутку! — осадил его Мышецкий. — Вы никогда не поджигали салганов. Будьте же благоразумны. О вас и так говорят, что вы производите впечатление ненормального человека.

Даже под налетом грязи было видно, что Подгоричани сильно побледнел:

— То есть… как это — не поджигал? Ведь меня схватили почти что за руку. Правда, я был немного подшофе, как и положено по доброй традиции кавалергарда, но…

— Перестаньте! — возразил Мышецкий. — Вам это только кажется. Или вы действительно не в себе, Анатолий Николаевич? Вы никогда не поджигали никаких салганов. И вы даже не знаете, что такое салганы…

Подгоричани уткнулся головой в колени и глухо зарыдал. Сергей Яковлевич выждал и уверенно заговорил:

— Анатолий Николаевич, я предлагаю вам восстановить свое честное имя…

— Каким же путем, князь?

— Единственно доступным для вас — ратным…

Подгоричани крепко задумался.

— Так, — сказал он. — А сколько вы дадите мне, князь, если я избавлю вас от своей неприятной особы?

Мышецкому стало интересно измерить степень низости, до которой может пасть этот человек, и ответил:

— Три рубля… Вас устроит?

И три рубля исчезли в лохмотьях бывшего кавалергарда. Сергей Яковлевич встал и повернулся к дверям, но Подгоричани вдруг задержал его:

— Постойте, князь, постойте… Мне что-то это перестает нравиться.

— Что вам угодно, граф? — спросил Мышецкий вежливо и заметил в глазах Подгоричани какой-то настороженный блеск…

— Три рубля — и все? Да как вам не стыдно, князь! Благородный человек… Сумейте же оценить мой подвиг! Не поджигал салганов — согласен. Но тогда подскажите, сколько и с кого мне просить за то, что я не поджигал их.

— Что-о? — удивился Мышецкий и припечатал: — Но вы же действительно их подожгли!..

И за три рубля Подгоричани был вывезен из губернии.

Между тем Влахопулов призывал Мышецкого на помощь. Своих сил у него уже не осталось. Симон Гераклович собрал у себя всех лесных перекупщиков, которые уклонялись от приобретения треповского леса.

105