На задворках Великой империи. Книга первая: Плевел - Страница 29

Немного замялся, ожидая поклона. Но поклона не было, и он повернул на выход, также не поклонившись. Возле дверей, однако, задержался.

— У меня просьба, — сказал он. — Велите открыть парадный подъезд. Терпеть не могу задворок.

И только тогда Ениколопов ему поклонился:

— Вот это я обещаю вам, князь…

6

Вечером он почти выпал из коляски — разбитый, усталый и отупевший от обилия впечатлений. Чиновники (в тугих мундирах, запаренные, голодные) из присутствия не уходили — ждали его с душевным содроганием.

Сергей Яковлевич поднялся к себе, впервые скинул крылатку. Размял пальцы, сведенные за день в тесных перчатках. Огурцов затеплил перед ним ароматную свечу, чтобы освежить в кабинете воздух.

— Спасибо, — не сразу заметил услугу Мышецкий. — Пусть же господа чиновники приготовятся… Сейчас я выйду!

Огурцов шагнул, и его тут же швырнуло через три половицы.

— Вы — что, пьяны? С утра вы ходили ровнее.

— Годы, ваше сиятельство… — ответил старый чиновник. Сергей Яковлевич еще раз пробежал глазами «брульон», данный ему Мясоедовым; возле фамилий чиновников, заподозренных при ревизии, стояли отметки: «подл… берет… растленен… низок!»

— Ну, ладно. — Мышецкий поднялся. — Проведите меня…

Электрическая станция работала скверно, лампы мигали, и в полумраке парадного зала безлико застыли уренские заправилы. Коротко приветствовав своих будущих сослуживцев, князь прошел вдоль шеренги выпуклых животов, впалых грудей, опущенных плеч и согнутых спин.

Лиц он почти не различал в потемках громадного зала, да, впрочем, и не желал их видеть, — слишком свежи были впечатления дня: ночлежка, казарма для сирот, тюремный частокол, трущобы Обираловки, старуха на круглом столе и прочее…

— Господа, — обратился Мышецкий, — кто из вас губернский предводитель дворянства?

Ему объяснили, что господин Атрыганьев не присутствует здесь, ибо еще вчера соизволил выехать из города в имение.

— Вчера? — переспросил Сергей Яковлевич. — Однако ему должно бы знать, что я приезжаю сегодня… Ну, хорошо!

Мимо него потянулся ряд советников правления, Сергей Яковлевич миновал его без вопросов и пожеланий. Задержался лишь возле губернского прокурора.

— Сударь, — сказал он ему, — сегодня я посетил вашу Бастилию… Там я видел несчастных, которые (если можно им верить) не знают, за что сидят.

— Да знают они, ваше сиятельство всё знают, — добродушно пояснил прокурор, — Притворяются только…

— Вот как? Во всяком случае я советую вам наведываться в тюрьму почаще… Разберитесь!

Прокурор забубнил что-то о тяготах своего положения, но Сергей Яковлевич уже походил к губернскому статистику:

— Как вы организуете работу комитета?

— Очень просто, ваше сиятельство. У меня есть графы: баранов — в одну графу, коров — в другую. Для людей заведена у нас особая ведомость: баб — в левую, мужиков — в правую. А ежели, скажем, вот бревна или кирпич…

На груди статиста покоился значок «XXX лет беспорочной службы», и Мышецкий остановил его:

— Довольно!

Он вспомнил о Кобзеве — статистик нужен; но решил не спешить: Ивана Степановича он прибережет. Всегда найдется более нужное. Более важное.

И махнул рукой, открещиваясь:

— Бог с вами, можете продолжать… Баранов — в одну, баб — в другую. А-а, вот и вы, сударь!

Перед ним стоял, улыбаясь, как старому знакомцу, титулярный советник Осип Донатович Паскаль — тот самый, что первым засвидетельствовал сегодня свое почтение.

Мышецкий подвытянул из-за обшлага «брульон» сенатора: напротив фамилии Паскаля стояла жирная отметка — «главный вор, но не уловляется».

— Вы продовольственный инспектор?

— Именно так, ваше сиятельство.

Паскаль склонился перед ним, но Мышецкий выговорил:

— Спешу предварить ваше усердие. Со мною вы служить не будете.

— Позвольте, ваше… Верой и правдой…

— Не просите. Уже отставлены. По «третьему пункту!» Осип Донатович Паскаль покинул шеренгу, бормоча вслух что-то о правосудии и о том, что он проживет и без службы. Да, он проживет и так, — ничуть не хуже…

Еще одна фигура — мужчина в соку, только слабоват на ноги, даже штаны трясутся от страха.

— Ваше место по службе, сударь?

— Губернский инженер и архитектор Ползищев… поклонник Ренессанса в титулярном чине!

— Весьма приятно, господин Ползищев.

Глядя на него, Мышецкий вдруг вспомнил стихи Козьмы Пруткова: «Раз архитектор с птичницей спознался!» — и не мог сдержать нечаянной улыбки. Так и отошел, ничего не сказав, чтобы не прыснуть.

— Тюремный инспектор Уренской губернии. «Ага, голубчик, попался».

— Вон отсюда! — гаркнул Мышецкий. — Я не желаю видеть вас даже… Прокурор! Выставьте его самолично за двери. Вы также повинны в том безобразии, которое сообща развели в остроге. Под суд отдавать буду!

В рядах чиновников кто-то прочел молитву: «Спаси, господи, люди твоея…»

Следующая фигура — так себе, ничего особенного:

— Советник казенной палаты — Такжин, Гаврило Эрастович.

Заглянул в «брульон»: об этом господине ни дурного, ни хорошего. И тогда Мышецкий брякнул наугад:

— Какие изобретены вами конкретные формы для пропитания голодающих в случае недорода?

Полная растерянность — его даже не поняли:

— Питание, ваше сиятельство?

— Ну да. Питание…

Он повернулся к другому чиновнику.

— Потулов, — проскрипел тот. — Многосемейный…

— Тоже по казенной палате? — спросил Сергей Яковлевич.

— Смолоду терплю, ваше сиятельство.

— Очень хорошо. Вот вы мне и отвечайте!

— Питания… Ваше сиятельство, питания…