На задворках Великой империи. Книга первая: Плевел - Страница 5

Гневу Мышецкого не было предела, но события по службе отвлекли его от семейных треволнений: назначение на пост вице-губернатора состоялось.

В приемной у Плеве ему случайно встретился Столыпин — еще более пожелтевший, еще более яростный.

— Меня из Гродно перевели в Саратов, — неохотно пояснил он. — Там я не мог поладить с жидами… А куда вас, князь, денут?

Мышецкий скромно назвал Уренскую губернию. Столыпин стрельнул в него жгучими глазками.

— О, непочатый край! — заметил он. — Там очень богатые залежи земель. Попробуйте выжать из них самое насущное сейчас — хлеб!

Да, было над чем задуматься…

Но всесильный Плеве начал разговор с другого конца.

— Судьбы империй неотвратимы, — хрипло сказал он. — Нас ждут потрясения революций и разливы крови… Князь!

Мышецкий невольно вздрогнул. Перед ним сидел похожий на лютеранского пастора человек в черном камгаровом сюртуке, с широко повязанным галстуком на шее. Но лица Плеве уже не имел — на молодого чиновника смотрела маска смерти.

15 июля министр будет разорван бомбой на Обводном канале, но Сергей Яковлевич узнает об этом из газет.

ПЛЕВЕЛЫ

Пошлость имеет громадную силу: она всегда застает свежего человека врасплох, и в то время, когда он удивляется и осматривается, она быстро опутывает его и забирает в свои тиски.
М. Е. Салтыков-Щедрин

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Сергей Яковлевич так и не понял, отчего он проснулся.

Но сразу же с брезгливостью ощутил, что раздевали его вчера и укладывали в постель чужие лакейские руки. И кажется, что вчера он впервые в жизни был сильно пьян…

— Занятно, — произнес Мышецкий, на ощупь отыскивая в потемках привычное пенсне. — Весьма занятно!

Он лежал на диване (продавленном, еще дедовском) в своем кабинете, и позолота книг отражала сияние тусклого петербургского рассвета. С улицы слышались посвисты санных полозьев, скребущих по голым булыжникам, дробно пересыпалась где-то вдали кавалерийская рысь от манежа.

Сергей Яковлевич нечаянно вспомнил, как вчера качали его на выходе от Кюба, как терял он при этом галоши, и ему вдруг сделалось нестерпимо стыдно.

«Какое счастье, — вяло решил он, — что Алиса приедет лишь завтра… А зачем я поехал в Стрельну к цыганам? И что я там говорил? Что-то о Безобразове, кого-то бранил… Боже, — отчаялся Мышецкий, — ведь я, кажется, даже пел! Впрочем, теперь все равно. Без працы не бенды кололацы», — утешил он себя тарабарщиной, памятной еще со слов бабушки, поклонницы юродивого Корейши, и включил лампу под запыленным абажуром.

В потемках кабинета слабо высветились лаковые бока стареньких клавикордов и перевитые вервием худосочные локти Христа (копия с Антокольского). Нащупав возле себя колокольчик, Мышецкий трухнул в него, потом — в ожидании слуги — раскурил тонкую «Пажескую» папиросу. Лакей внес в кабинет запахи кофе и свежего белья.

— Друг мой, — спросил его Сергей Яковлевич, — это ты меня раздевал вчера?

— Ваше сиятельство недовольны?

— Нет, спасибо. Будешь чистить мою пару, так не погнушайся забрать из карманов мелкие.

— Покорнейше благодарю, ваше сиятельство! Мышецкий накинул халат, перебрал на подносе почту.

Небрежно рванул первый же попавшийся конверт. Незнакомая рука писала:

«Веселясь вместе с Вами по случаю высокого назначения, припадаю к благородным стопам и слезно прошу от щедрот ваших выслать на мою бедность и ничтожество сапоги на московском ранте с высоким подъемом, за что все мое семейство будет благодарить Вас вечно. В извинение настоятельной просьбы сообщаю, что размер сапог ношу сорок пятый.

Священник Гундосов».

— Что за свинская просьба! — фыркнул князь Мышецкий и наугад вскрыл следующее письмо:

«Превосходительный князь! С удовольствием узнал из „Правительственного вестника“, что Вы соизволили принять пост вице-губернатора в Уренской губернии. Рад за Россию, которая нуждается в энергичных и образованных силах. Мой племянник служит как раз в Уренской губернии, и он будет счастлив, если такое лицо, как Вы, князь, обратите на него…»

Мышецкий, не дочитав, разодрал письмо наискось, бросил в корзину клочки:

— Боже, как глупы еще люди! Только из календаря и узнаю, что живем в двадцатом веке. Ну, что еще?

Лакей кашлянул и объяснил, что пристав Невской части уже с утра терпеливо дожидается внизу пробуждения князя.

— Что ему? — Мышецкий отхлебнул кофе, поморщился: — Ну, ладно. Проси…

Скинув на пороге мерлушковую шапку, вошел пристав — дяденька крупный, сытый и ласковый. Поклонился учтиво:

— С приездом вас… Каково, князь, в Европах-то?

— Давайте, — ответил Мышецкий. — Что там у вас ко мне?

Новенький портфель, скрипя грубой кожей, с трудом растворился, и пристав по самые локти надолго застрял в его глубинах. Шарил там, шарил…

— Ага, вот оно! К сожалению, князь, — выговорил он с прискорбием, — я вынужден исполнить неприятное поручение.

— Не огорчайтесь, — улыбнулся Сергей Яковлевич. — Надо же мне почувствовать себя и дома!

Пристав протянул ему лист бумаги:

— Придется вам, князь, быть сегодня на Гороховой, два. Желательно в полдень…

— Не могу-с! — быстренько ответил Мышецкий.

— Но о том просит вас лично помощник градоначальника его превосходительство Фриш!

— Владимир Эдуардович? — Положение осложнялось. — А что ему надобно?

— Извольте расписаться, князь.

Сергей Яковлевич целомудренно отвел глаза от бумаги:

— Я лишь недавно вернулся в любезное мне отечество и, надеюсь, еще не мог совершить ничего предосудительного?