На задворках Великой империи. Книга первая: Плевел - Страница 6

— Извольте, князь, — настойчиво канючил пристав. — Извольте расписаться…

— Оставьте меня! — гневно выкрикнул Мышецкий. — Все-таки я не дворник, обязанный отзываться на свистки из полиции…

Раскурив папиросу, он бросил спичку на ковер:

— Что вы держите эту филькину грамотку? Спрячьте… С каких это пор чиновников министерства внутренних дел стали таскать по каталажкам?

Пристав нагнулся, чтобы поднять спичку, и звонко чихнул.

— Видать, от солнышка, — заметил он смущенно, растрясая громадный плат в кулаке…

Мышецкий сел и, выждав с минуту, спросил спокойнее:

— Зачем я понадобился Владимиру Эдуардовичу? Ведь ему же, наверное, известно, что сегодня я должен представляться его императорскому величеству по случаю отъезда.

Звонко щелкнули замки на портфеле. Пристав подтянулся:

— Ваше сиятельство, я здесь ни при чем, но… Время-то, сами посудите, какое!

— Так. Ну и что же?

— Вспомните: может, в банкетах принимали участие? Или знакомых кого не поостереглись?

— Глупости! Я встречался, за эти дни с людьми солидными, облеченными доверием власти. Образ мыслей этих уважаемых людей…

Он замолк. В памяти отчетливо возникла сумятица ресторана и он сам, что-то в открытую проповедующий. «Какая подлость!» — решил он, быстро покраснев.

— Нехорошо, — сказал Сергей Яковлевич приставу. — Так и передайте его превосходительству, что князь Мышецкий очень недоволен. Я вполне заслуживаю доверия власти, которая и подняла меня на высокий пост!

Кофе уже давно остыл, настроение было сильно испорчено, и Сергей Яковлевич неожиданно ожесточился:

— Я вас более не держу. Мне нужно быть в Петергофе…

Пристав откланялся, но Мышецкий еще долго не мог успокоиться. Вышагивал по кабинету, задевая мебель длинными ногами. Потом умылся, посвежел, ладонью промассажировал себе живот (легкая гимнастика по принципу профессора Лесгафта). Пора было приступать к обязанностям делового человека…

Сергей Яковлевич вышел из кабинета.

— Мой друг! — позвал он лакея. — Мне одеваться. Темляк на шпагу, тот — серебряный. Да мундир, что от Буланже привезли на прошлой неделе… Быстро!

Внимание его привлек шум в передней. Мышецкий перегнулся через перила и увидел, что лакей не пускает с крыльца какого-то странно одетого человека.

— Что там? — спросил он.

— Да вот, ваше сиятельство, — донеслось снизу, — бродяга тут… до вашей милости просится!

— Так пропусти же, — распорядился с высоты Мышецкий. Вскоре послышался надсадный кашель, и в кабинет без робости вошел пожилой человек: редкая бородка, впалые щеки, печальные глаза больного. Медленно стащил он с головы крестьянский треух, из которого выпал карандашик.

— Спасибо, что вы за меня вступились, — просто сказал посетитель. — «Лакеи вообще люди не щедрые, но гаже всех из них усердные!»

Мышецкий усмехнулся: в этом человеке он сразу обнаружил какое-то подкупающее достоинство. Быстро нагнулся князь из кресла и поднял уроненный карандашик, опередив старика.

— Прошу, — сказал он. — Чем могу быть полезен?

— Я, как и вы, — начал незнакомец, — отчасти близок к делам российской статистики…

— Имеете труды?

— Да. — Незнакомец внятно перечислил названия.

— Простите, но я не знаю таких работ.

— И не можете знать, ибо они изданы в эмиграции…

Посетитель помолчал, словно проверяя, какое он произвел впечатление своим признанием. Но лицо столичного бюрократа было натренировано на спокойствии, и тогда незнакомец продолжил:

— Узнав, князь, о вашем назначении в отдаленную губернию, я решил воспользоваться случаем, чтобы предложить вам свои услуги… Как статистик, конечно!

В ответ холодно блеснули стекла пенсне.

— Так. Но… э-э-э, не знаю, как зовут вас.

— Кобзев, — назвал себя незнакомец, и князь Мышецкий почему-то сразу решил, что это не настоящая фамилия.

— Хорошо. Где же вы служили в последнее время, господин Кобзев?

За окном просветлело солнечно, Христос — в узлах и в рубище — смотрел из глубины, как живой человек, прислушиваясь.

— Я был на поселении в Иркутской губернии, — ответил Кобзев. — Там же и служил по вопросам статистики кочевых народов.

— Хм… А до ссылки?

— Дело в том, князь, что до Иркутска я был сослан в Шенкурск, где также очень интересовался цифрами.

— А именно?

Загибая тряские синеватые пальцы, Кобзев перечислил:

— Например, по выгонке дегтя, отхожим промыслам, санным извозам, дубильным веществам и прочее.

Сергей Яковлевич был несколько растерян:

— Скажите, господин… э-э-э Кобзев, почему вы обратились именно ко мне?

Кобзева же подобный вопрос не смутил:

— Видите ли, князь, я давно слежу за вашими статьями…

— Ну и что? — обрадовался Мышецкий, как ребенок.

— Нет, — осадил его Кобзев. — Я не согласен с ними. Вопросы, требующие социального разрешения, вы пытаетесь разложить на отдельные экономические задачи. Вы не вспахиваете, а лишь бороните почву… Но дело не в этом!

— А в чем же тогда?

Кобзев посмотрел на свои разбитые валенки, под которыми расквасился от талого снега ворс ковра, и закончил уверенно:

— Мне понравился в ваших работах их общий тон — искренне-благожелательный к русскому народу. Вы желаете, князь, поступить хорошо, но не знаете, как это делается. Однако, независимо от этого, я заранее решил, что у вас доброе сердце и вы не оставите человека одинокого, никогда не имевшего своего угла…

Мышецкий был растроган:

— Конечно же! Я возьму вас в Уренск и найду посильную для вас должность. Хотя бы по казенной палате…