На задворках Великой империи. Книга первая: Плевел - Страница 65

В конце письма стояла знаменательная приписка: «А граф Подгоричани собранием офицеров исключен из Кавалергардского полка».

«Бедный ты человек, — пожалел Мышецкий своего шурина. — Ну чем же я могу тебе помочь?..»

С вокзала позвонил директор дистанции и предупредил, что Казань намерена вскоре отправить залежавшиеся грузы: завтра эти грузы надо уже перевалить на баржи.

— Ради всех святых, — взмолился Мышецкий, — задержите доставку этих грузов…

— Не можем, — ответил директор.

— Грузы — казенные или же частные? — ухватился Сергей Яковлевич.

— Больше — частные.

— Так задержите! Должны же понять эти господа…

— Но железная дорога не желает платить неустойку. Есть грузы скоропортящиеся.

— А у меня — дохнущие переселенцы! — крикнул Мышецкий и больше не стал разговаривать.

Вернувшись домой, он покрутил перед Саной руками, изображая белку в колесе:

— Вот, милая, видишь? Вот так и я кручусь… Что Алиса Готлибовна?

Жены дома не оказалось, и Мышецкий, пока не успели еще распрячь лошадей, решил навестить сестру. Однако в номерах на вопрос его о госпоже Поповой ему ответили, что таковой здесь не имеется.

— Не может быть! — удивился он. — Евдокия Яковлевна…

— Ах, постойте, князь. Но эта дама называет себя княжной Мышецкой.

Сергею Яковлевичу стало неудобно перед прислугой.

— Извините, — схитрил он. — Время от времени моя сестра любит уединяться — и тогда предпочитает свою девичью фамилию…

В комнатах сестры Сергей Яковлевич едва разглядел ее силуэт возле окна.

— Почему ты не включаешь электричество, Додо?

— Мне так лучше думается.

— Я включу… можно?

— Нет, — остановила она брата, — лучше зажги свечи. Мышецкий бросил пальто на спинку стула. Затеплил свечи на приступке камина. Из потемок выступили листья громадного фикуса, в глубине большого зеркала отразилась высокая фигура князя.

— Ты, Додо, даже не представляешь, как я сильно устал. Он потянулся и, заложив руки за спину, походил по комнате, посматривая на сестру.

— А я получил письмо от Пети.

— Ну?

— Анатолия Николаевича собранием офицеров исключили из кавалергардов! Ты не знала об этом?

Сестра откинула голову, подбородок ее чуть дрогнул от невысказанной обиды.

— Он слишком избалован, — сказала она. — И мною, и другими женщинами тоже… А теперь я просто боюсь!

— Чего же?

— Мне все время кажется, что он где-то здесь… рядом!

— Глупости! — фыркнул Сергей Яковлевич.

— И я боюсь, — продолжала Додо, — как бы он не стал преследовать меня. Меня или Петю.

Это было новостью, но Мышецкий тут же успокоился: положение вице-губернатора давало ему широкие полномочия для расправы с неугодными в губернии лицами.

— Но разве же граф Подгоричани настолько низок?

— Он склонен опускаться, — ответила Додо. — Я еще не знаю, есть ли мера падения, до которой он может дойти…

— Вот как? Ты думаешь?

Евдокия Яковлевна промолчала. Тогда он сел напротив нее, взял сестру за руку, привлек к себе.

— Мучаешься, — сказал он с любовью, — не спишь, похудела, куришь… Прочти же, что пишет Петя. Он хороший человек. И он очень страдает. Пожалей его…

Сестра освободила свою руку и раскурила папиросу.

— Я согласна на развод, — сказала она.

— Но… пойми меня правильно: ты привыкла жить широко, ни в чем себе не отказывая, и вдруг… Ты понимаешь?

Полные губы Додо свелись в ниточку.

— А я не торгую собой, — вдруг произнесла она грубо. — Жернова останутся ему, а мне нужна только девичья фамилия!

Сергей Яковлевич в растерянности отодвинулся.

— Что это тебе даст? — спросил он сухо.

— Титул княжны.

Мышецкий сильно ударил себя по ляжкам, и звук удара прозвучал в тишине, как выстрел.

— Додо, милая! Что ты так держишься за этот титул? И сестра ответила с убийственным спокойствием:

— Пойми, он дает мне сознание превосходства надо всей этой российской сволочью. Что значит — Попова? Поповыми на Руси можно вымостить Сенатскую площадь…

— О чем говоришь ты? Опомнись.

Но сестра, как-то странно перекосив рот, вдруг стала выбрасывать слова, как презренные плевки:

— Сволочь, гниль, интеллигенция, политики… О, как я ненавижу все это! И ни одного мужчины вокруг, одни только людишки в штанах! И нет того, кто бы смело восстал противу этого хаоса… Где золотой век Григориев Орловых?

Своим неистовством она вдруг напомнила Мышецкому, как это ни странно, Столыпина (только тот сдабривал свое всероссийское бешенство еще краюхою хлеба).

Мышецкий встал, просунул руки под фалды, наклонился над сестрой, утопавшей в глубине кресла.

— Ты, женщина! — выкрикнул он. — Пусть эти вопросы тебя никогда не касаются… О чем ты хлопочешь? Развод? Это я еще могу понять. Но дальше… Нет, молчи!

— Пожалуйста, говори тише, — ответила сестра. — Нас могут услышать постояльцы. Я и так привлекаю всеобщее внимание.

— Хорошо, — смирил себя Мышецкий, — я буду говорить тише. Мне только жалко Петю, все несчастье которого в том, что он женился на Рюриковне.

— А я? — спросила Додо.

— Пойми, наконец: то, что было простительно нашей бабушке, жившей иллюзиями века Екатерины, то совсем непростительно нам… Времена сильно изменились! Мы отстали… Ты понимаешь — мы отстали. Нам нужно догонять!

Он повернулся так резко, что качнулось пламя свечей в шандале и метнулись по комнате стоглавые тени.

— А ты сильно поглупела, — сказал он, натягивая пальто. Схватил со стола перчатки, и вместе с ними попалась ему в руки визитная карточка:

Камергер Двора Его Императорского Величества